Я где — то точно тебя встречал.
На одном из тех Альбионов, что покоятся в моей голове и медленно тонут в липком смраде мыслей.
Нет ни людей, ни красноречиво описанных в книгах  животных и растений, лишь остров. Пустой. Кажется, обречённая скитаться в море пустыня, просто груда песка, не смеющая утонуть раньше, чем утонешь ты и твой платок, Мари.

Твой рыцарь пал. Пал низко. Ниже твоих идей и твоих волос, которые мягким шёлком блестели на солнце в июле… Рыцарь больше не рыцарь, лишь набросок. (Человека?)

А ты, Мари, больше никакая не Мари.

Силуэт мотылька, гниющего каждый день под вопли джаза, исполняемого одним из твоих фаворитов.

Толпа под твоими окнами скандирует о вечной любви и пылающей нежной любовью надежде, в попытках достичь тебя и твоего проклятого совершенства.
Ты ведь ненавидишь джаз, Мари, так зачем его слушать?
Нравится?

Снова пинаешь меня парадоксами, не оставляя даже лёгкой иллюзии на спасение и полное излечение от всего этого.
Знаешь, Мари, ты и правда больше никакая не Мари, по крайней мере не моя.
Не Мари.

Чудовищные слова о той, которая не любит джаз.

Когда — то все твои книги сгорели. Вместе с камином. Вместе с комнатой, в которой ты жила. Весь твой Вальтер отдал себя огню, Бронте предала себя праху, хотя история Джен  не закончилась ещё в твоих руках.
Но тебе жаль лишь ту старую комнату и портрет. Кто был на нём изображён?
Ах, да, на нём была изображена ты.
Тонкие белые ручки, в одной из которых была книга, правильные черты лица, печальные глаза, готовые, кажется, расплакаться, волосы цвета чая, аккуратно заплетённые в нечто колоссально — изумительное на прекрасной макушке, и венчающий всё это цветок лилии. Сорванный, должно быть одним из твоих фаворитов.
Глупых, никчёмных.

Зачем всё это было тебе нужно?

Они ничего не стояли, твои фавориты, а ты лишь украдкой улыбалась, когда кто — нибудь тебе это говорил.

Всё сгорело, Мари.
И ты тоже.
Тогда.

А сейчас, милая моя Мари, Вы больше не Мари.